3 - Б Ө Л І М
МƏДЕНИЕТТАНУ
Б.Г. Нуржанов, А.М. Ержанова ЧТО ТАКОЕ CULTURAL STUDIES?
Примерно в то же время, что и российская
«культурология» (начало 1990-х г.г.), на Западе, в основном в англоязычных странах, сформиро- валось новое самостоятельное направление в гуманитарных науках, получившее наимено- вание cultural studies. Это наименование трудно поддается адекватному переводу на русский язык (буквально «культурные исследования», но это не совсем точный перевод), поэтому до появления адекватного и общепринятого перевода мы оставим его в его оригинальном, английском наименовании.1 Можно было бы перевести его как «культурология», если бы не довольно существенные различия в содержании, понятийном аппарате, теоретических подходах, исходных допущениях и методах этих двух дисциплин. Говоря точнее, cultural studies возникли тремя десятилетиями раньше, но до рубежа 1980-х – 1990-х г.г. они не были инсти- туционализированы в самостоятельную область гуманитарных наук.
Необходимость и актуальность изучения
1 Перевод его на казахский язык как «мəдениеттiк зерттеу»
несколько облегчен, поскольку, во-первых, он ближе оригиналу, чем «культурные исследования», во-вторых, с обретением независимости Казахстаном казахский язык претерпевает период интенсивного развития, появляется много неологизмов, и даже самые невероятные из них
(например, əуежай) постепенно нормализуются; поэтому
«мəдениеттiк зерттеу» на этом фоне выглядит не так уж
дико.
cultural studies диктуется по крайней мере двумя обстоятельствами. Первое: это «передний край»
современного гуманитарного знания на Западе, его последнее слово, с которым совсем не знакомы казахстанские и плохо знакомы ученые постсоветских стран. Интеллектуальная, идей- ная, философская и мировоззренческая дистанция, отделяющая культурологию от cultural studies, настолько же велика, насколько в свое время дистанция между советской и западной философией. Не будучи знакомыми с cultural studies, с их содержанием, методологией и идеологией, мы опять обречены на отста- вание, «догоняние» и арьегардизм. Если мы хотим войти в число 50-ти развитых стран, то мы должны войти туда не только экономии- чески и политически, но и культурно, научно и образовательно развитыми.
Второе: бурно, но не без проблем, проте- кающая в Казахстане реформация образования направлена прежде всего на стандартизацию учебных планов и дисциплин отечественных и зарубежных учреждений образования (для высшего образования – университетов). «Стан- дартами» выступают европейские и североаме- риканские системы образования и их учебные планы и дисциплины. В английском и француз- ском языках вообще отсутствует слово «культу- рология», соответственно, и одноименная научно-учебная дисциплина (в немецком оно употребляется, но не «дисциплинарно»). С
каким, спрашивается, западным стандартом сравнивать отечественную «культурологию» и подготовку культурологов? Считается, что наиболее близкой к культурологии является англо-американская «культурная антропо- логия», признанная научная дисциплина, по которой ведется и обучение студентов. Но культурная антропология это больше приклад- ная, чем теоретическая дисциплина, близкая прикладной социологии, этнологии и этногра- фии, и занимающаяся, кроме всего прочего, вопросами медицины, питания, семейно-брач- ных отношений, беременности женщин и т.д.
Ни один казахстанский культуролог не считает, что это «вопросы культурологии». Сегодня наиболее близкой к культурологии можно считать именно англо-американские cultural studies (иногда называемые также cultural theory – культурная теория), но, повторяем, это такая далекая близость…
Этот, казалось бы чисто прагматический и дидактический вопрос заставляет нас поставить вопрос о том, как, когда и где сложился стандарт «культурологии». «Где» – наиболее легкий вопрос: в России, и мы, казахстанцы, заимствовали его у российских ученых. Труднее ответить «когда», поскольку в рамках совет- ского марксизма существовала отдельная
«теория культуры», относимая чаще всего к области «исторического материализма» и рассматривавшаяся как одна из его тем. Но была ли это «культурология»? Насколько она была независима от философии и идеологии марксизма? Мало кто сегодня согласится с тем, что наиболее адекватной теорией культуры является марксизм. Но труднее всего ответить на вопрос «как» (сложился стандарт культуро- логии). На первый взгляд, он синонимичен вопросу «когда возникла культурология?» На самом деле это разные вопросы: вопрос «как сложился стандарт» предполагает раскрытие ряда допущений и предпосылок, обычно остающихся без внимания во втором вопросе.
Вопрос «когда возникла культурология»
базируется на скрытом допущении (прини- маемом как «факт»), что слово «культура»
является важнейшим термином человеческих языков, а также часто на допущении, что
«неважно, когда возникло слово (культура), гораздо важнее когда возникла «она сама». С этого момента, полагается, и начинается исследование культуры. Тогда уже древнейшие мифологии это уже (неосознанные, «нерефлек- сивные») исследования культуры, не говоря о религиозных и философских текстах, так или иначе апеллировавших к культуре. Неудиви- тельно, что спектр ответов на этот вопрос в российской культурологии (по крайней мере на уровне учебников по культурологии)
варьируется от древнейших времен до начала ХХ века.
Cultural studies вкупе с семиотикой и
постмодернизмом полагают, что никакой
«сущности», «реальности», «объекта» вне
текста (сло̀ва, языка) нет, что «сущность»,
«реальность» и т.д. конструируют дискурсы, поэтому ни о какой «культуре» до возникно- вения слова «культура» (и «культурологии» до возникновения слова «культурология») не может быть и речи. Поэтому ответ на второй вопрос всегда будет идеологическим, а не
«правильным». Подобно тому как «нет человека – нет проблемы», если нет слова – нет проблемы. Культурология возникает когда возникает термин «культурология», который утверждает «культуру» как важный сегмент общества и оформляет науку о ней как важную гуманитарную науку. Следует добавить, что многочисленные теории культуры ХХ века это еще не «культурологии», поскольку культура понималась ими не как самостоятельный самодостаточный институт, а ставилась в различные социальные, философские и идеоло- гические контексты. Следует принять во внимание также и то, что смысл «культуры» в них трактовался совершенно по-разному. Стан- дарт культурологии как чисто российского продукта сформировался, по нашему мнению, с одной стороны под влиянием советско- марксистского стандарта философии как истории философии, поскольку первыми
«культурологами» были философы, с другой – под влиянием опять-таки советско-марксист- ского стандарта исторической науки как
«закономерного процесса» с его «внутренней логикой развития», поскольку наряду с философами первыми культурологами были историки. Если бы «первыми культурологами»
были филологи или искусствоведы, то стандарт культурологии был бы сегодня другой. Неслу- чайно «социология культуры», вполне институ- ционализированная дисциплина в российской науке, предлагает совершенно иной стандарт культурологии. Поэтому есть большой смысл задуматься о легитимности существующего стандарта культурологии и о необходимости хотя бы сопоставления его с более продви- нутыми западными аналогами.
Таким главным аналогом и являются сultural
studies. Они именуются во множественном
числе прежде всего для того, чтобы подчерк- нуть их принципиально интердисциплинарный, мультидисциплинарный (иногда говорят пост- дисциплинарный) характер, имея в виду, что они вбирают в себя методы и понятия самых разных гуманитарных наук – от философии до медиалогии, от социологии до литературной критики. Это не автономная, самодостаточная
научная дисциплина с четко очерченной областью исследования и собственными мето- дами исследования (как, скажем, социология или психология), а центр пересечения, сгусток самых разных подходов, идей и методов, взаимодействующих и пересекающихся друг с другом, и лишь благодаря такому взаимо- пересечению дающих новые и необычные результаты. Например, применение методов и принципов политической экономии к области культуры представителями Франкфуртской школы позволил рассмотреть ее как область культурного производства и тем самым дать новое понимание культуры. Применение семиотических и лингвистических методов к культуре дает понимание ее сути как текста и процесса производства смысла. Применение политэкономических и семиотических методов к медиа коммуникациям позволяет раскрыть их как важнейший культурный институт, в рамках которого сегодня чеканятся основные культур- ные нормы и ценности, субъективности и идентичности.
Но как бы ни были размыты и расплывчаты междисциплинарные границы, они все же есть, т.е. cultural studies имеют свой ряд допущений, исходных принципов, методов и понятий, присущих только им. Какие же теории, идеи и методы повлияли на формирование cultural studies? Обычно первым в этом списке назы- вается марксизм, представленный как идеями самого Маркса, так и западного марксизма
(Антонио Грамши, Франкфуртская школа, Луи
Альтюссер и англо-американские марксисты).
Кстати, основоположники cultural studies, бир- мингемская группа исследователей культуры, называют себя марксистами. Далее идут психоанализ, структурализм, русский форма- лизм, семиотика, культурализм, феминизм, постструктурализм и постмодернизм.
Принято считать, что основоположницей
cultural studies является группа ученых из
Бирмингемского университета (Великобри- тания), создавшая в 1964 г. Центр Современных
Cultural Studies при этом университете. В
группу входили Ричард Хоггарт, Стюарт Холл, Дик Хебдидж, Рэймонд Уильямс. Наиболее влиятельным из них сегодня является Стюарт Холл, предложивший (вместе с Д. Хебдиджем) наименование cultural studies. Несколько позже, в 1970-х годах, свой вариант cultural studies разработала чикагская группа исследователей культуры. Первоначально английский и американский варианты отличались достаточно существенно, как методологически, так и содержательно. К примеру, британские ученые подчеркивали большое значение марксизма для cultural studies, тогда как для американских исследователей он не имел особого значения. К
концу 1980-х эти различия практически стерлись, и британская модель стала доми- нирующей, распространившись не только на Северную Америку, но и на другие регионы
(Австралию и Новую Зеландию, Азию,
Латинскую Америку и Европу).
Итак, что же представляют собой cultural
studies содержательно, методологически и
концептуально? Попытаемся ответить на этот вопрос двумя путями – путем представления основных предпосылок, допущений и идей, и путем раскрытия основных тем и проблем этой дисциплины. В отличие от российской культурологии, содержательно представляющей собой информативный курс «истории культу- ры» и существовавших в ХХ веке теорий культуры (большей частью потерявших актуальность), cultural studies исследуют феномены и институты преимущественно совре- менной культуры, т.е. культуры «постин- дустриального» или «информационного»
общества. Здесь нет «истории культуры», поскольку нет «человеческой культуры», есть
«человеческие культуры», но истории этих
культур дело не cultural studies, а исторических наук. Нет здесь и специального «абстрактно- философского» раздела, с которого начинается любой учебник по культурологии, «что такое культура».
Одно из главных допущений, на которых базируются cultural studies, состоит в том, что общество и культура последних 40 лет, в особенности с конца 1980-х г.г., претерпевают радикальные изменения. Они настолько радикальны, что представляется практически несомненным, что это новый тип общества и новый этап его динамики (слово «развитие»
здесь не поощряется, поскольку оно тема- тически связано с теориями и идеологией прогресса, сомнительного для cultural studies понятия). Осознание этого сдвига и новых форм культуры, порожденных им, составляет основную «заботу» и основное содержание
cultural studies. Хорошим примером демонст-
рации различия в оценке степени этих изме- нений является сравнение высказываний трех авторитетных постмодернистов, которых разделяет около 20 лет – Андреаса Хейссена и Дугласа Келлнера+Меенакши Гиги Дурхама.
То, что они говорят в основном о постмо- дернизме, пусть нас пока не смущает, поскольку
«постмодернизм» - это одна из важных и
обязательных тем cultural studies. В 1984 году А.
Хейссен писал: «То, что представляется на одном уровне как последний писк моды, рекламный трюк и бессодержательное зрелище, является частью постепенно проявляющейся культурной трансформации в Западных общест- вах, изменение в чувственности, для которого
термин «пост-современный» фактически, по крайней мере на сегодняшний день, полностью соответствует. Природа и глубина этой транс- формации спорна, но это трансформация. Я не хочу быть неправильно понятым как утверж- дающий, что это глобальный парадигмальный сдвиг культурного, социального и экономи- ческого порядка; любое такое утверждение было бы преувеличением. Но в важном секторе нашей культуры происходит заметный сдвиг в чувственности, практиках и дискурсивных образованиях, который отличает пост-совре- менный набор допущений, опытов и пропозиций от допущений предшествующего периода» [1].
В 2006 году Д. Келлнер и М.Г. Дурхам во Введении к своей работе «Медиа и Cultural
Studies» пишут: «Понятие постмодерна
предполагает фундаментальный разрыв в культуре и истории. Оно означает, что в экономике, обществе, культуре, искусстве и нашей повседневной жизни произошли существенные изменения, которые требуют новых теорий, способов восприятия мира и форм дискурса и практики. Однако…
постмодернизм крайне противоречив с его дискурсами и практиками «пост», привлекаю- щими одних и отталкивающими других. Чтобы придать смысл поразительному разнообразию использований семейства терминов внутри сферы постмодерна, мы бы предложили различие между модернити и постмодернити как эпохами или стадиями истории; модер- низмом и постмодернизмом как движениям внутри искусства; и современной и постсов- ременной теорией как противоположных способов теоретического дискурса и интел- лектуальных ориентаций в мире. В терминах нарратива нашего Введения постсовременный поворот в культуре и обществе соотносился бы с зарождающейся стадией глобального капи- тализма, характеризующегося новыми мульти- медиа, захватывающей компьютерной и инфор- мационной технологией, и пролиферацией новых форм политики, общества, культуры и повседневной жизни» [2]. Как мы видим, Хейссену в 1984 г. этот сдвиг еще не казался парадигмальным, он оценивает его достаточно осторожно. Мнение же Келлнера и Дурхама более категорично – это фундаментальный сдвиг, и сегодня оно является более распро- страненным на Западе.
Наименование этого нового типа общества остается дискуссионным вопросом, если хотите, вопросом субъективных предпочтений, веер определений очень широк – от «постинду- стриального» и «информационно-го» общества, постмодернизма, «высокой модернити» (Э.
Гидденс) (что достаточно хорошо известно
постсоветскому читателю), до «сетевого»,
«цифрового» общества, «позднего капитализма»
(Ф. Джеймисон), «дезорганизованного капи- тализма» (С. Лэш и Дж. Урри), «нового мирового беспорядка» и т.д. Но различие в наименовании эпохи это не принципиальный вопрос, гораздо важнее, как мы видим из высказывания Келлнера и Дурхама, что эти радикальные трансформации влекут за собой трансформации всех прежних культурных форм и институтов, а также порождают новые, неведомые до сих пор формы.
Одним из важнейших следствий этих изменений является изменение статуса и роли культуры в изменившемся обществе. Культура приобретает статус ведущего, определяющего социального института. Здесь следует пояснить, что в европейско-американской интеллек- туальной традиции, в отличие от российской, культура понималась не как синоним «общест- ва» (продукт человеческой деятельности), а как отдельный, достаточно узкий сегмент общества;
к области культуры явно не относились экономика, политика, право, наука, большая часть социальных отношений; культура охватывала в основном сферу повседневных отношений, традиций и обычаев, отчасти пересекалась в с религией и искусством.
Выдвижение на передний план современного общества культуры и культурных практик является следствием не изменения интеллек- туальной парадигмы, т.е. новых подходов, концепций и методов, а прежде всего изменения самой социальной структуры общества. В социальной структуре постиндустриального общества приоритет переходит от производства к потреблению. Важным становится не то, как продукт производится, а как он потребляется, способы потребления заслоняют собой и подчиняют себе способы производства. Воз- можно, экономический крах социализма является следствием того, что социалистическая экономика так и не сумела стать экономикой потребления, исчерпав ресурсы экономики производства. Поэтому современные западные общества называют еще «обществом потребления», и закономерности функциони- рования этого общества совсем иные, чем в
«обществах производства» эпохи модернити.
Здесь опять-таки следует отметить, что в отличие от советско-марксистского понимания общества потребления как бездуховного, безнравственного и деградирующего, в cultural
studies «общество потребления» рассматри-
вается как идеологически нейтральный, конста- тативный термин, как обозначение нынешнего состояния западного общества, в котором акцент с производства перешел на потребление.
«Потребление» приобретает более широкий
культурный смысл, чем экономическое потреб- ление продукта: потреблением становится любая форма культурного усвоения продукта – чтение, слушание, созерцание (смотрение), использование (например, компьютера). «Кон- сумеризм, – пишет Мика Нава, – есть нечто значительно большее, чем экономическая деятельность: он говорит также о мечте и утешении, коммуникации и конфронтации, образе и идентичности… Консумеризм это дискурс, через который осуществляется и оспаривается дисциплинарная власть» [3].
Теоретики cultural studies утверждают, что способ потребления в современном обществе становится основным способом производства, т.е. что культурная ценность (стоимость) про- дукта создается не в момент его производства, а в акте его потребления. Такой сдвиг стал возможен благодаря расширенному толкованию производства как культурного производства, как производства не столько материальных продуктов, сколько производства ценностей и норм, идей, идеалов, образов, привычек и стилей жизни. Но это опять-таки не столько
«интеллектуальная», сколько «структурная»
революция, изменения происходят вначале не в головах теоретиков, а в социальной структуре:
культурное производство начинает поставлять на рынок такое количество продуктов, способы их потребления настолько разнообразны и настолько отличаются от способов материаль- ного потребления, что это приводит к струк- турному сдвигу в социуме. Хорошо известно, к примеру, что в современном обществе огромную роль играют медиакоммуникации.
Рассмотренные с точки зрения культурного производства медиакоммуникации и технологии поставляют на культурный рынок огромную массу новой продукции – от кино-, видео- фильмов и телепрограмм до CD, MP плееров, компьютеров, мобильных телефонов, сущест- венно изменяющих и расширяющих способы культурного потребления. Человек оказывается в совершенно ином культурном окружении, ином мире, чем мир XIX-го или первой
половины XX-го веков. В этом смысле культура из партикулярного сегмента общества превращается сегодня в сферу, охватывающую собой все общество, включая экономику, политику, социальные отношения.
Другим важным допущением (или результа- том трансформации культуры) cultural studies является критика теорий массовой культуры и массового общества. Эта критика ведется с двух несколько разнящихся позиций. Представители первой считают, что теории массовой культуры, возможно, имели свой raison d'etre в предшест- вующем типе общества эпохи индустриализма, массового производства и доминирования экономических форм жизни. Но к сегодняш- нему дню общество радикально трансформи- ровалось, общество перестало быть «массо- вым», различие между массовой и элитарной культурой (и искусством) стерлось, самые элитарные продукты культурного производства и произведения искусства стали самыми массово потребляемыми продуктами, поэтому эти теории явно устарели и требуют ради- кального пересмотра. Представители второй позиции считают, что теории массовой культуры с самого начала и в принципе были
«дефективны», даже как отражение общества
эпохи индустриализма; что они представляют крайне однобокую и искаженную картину этого общества, основанную на ценностях и идеологии модернизма – противоречивого и путаного феномена. Так или иначе, концеп- туальный, аксиологический и идеологический аппарат теорий массовой культуры совершенно не подходит для исследования современного
«постсовременного» общества.
____________
1. Huyssen, A. Mapping the Post-modern. // New German Critique, № 33, 1984. Р. 6.
2. Durham, M.G., Kellner, D., eds. Media and Cultural Studies. Key Works. –Oxford, Blackwell Publishing, 2006.
Р. XXXIV.
3. Nava, M. Consumerism and its Contradictions.
Cultural Studies, 1:2. P. 209-210.
З.Н. Исмагамбетова
ТЕМА ПОВСЕДНЕВНОСТИ В КУЛЬТУРФИЛОСОФСКОМ ИЗМЕРЕНИИ Одной из мало исследованных и в тоже
время актуальных проблем философии куль- туры и культурной антропологии является тема повседневности. Феномен повседневности всегда представал как маргинальное явление, не
представляющее собой социальной, когнитив- ной ценности в социокультурной жизни чело- века – теоретической проблемой. На протя- жении ряда столетий для философии актуальной представала проблема осмысления
