Космическая технополитика и постколониальная современность в Казахстане
Нелли Бекус
Эксетерский университет, Эксетер, Великобритания
E-mail: [email protected] https://orcid.org/0000-0001-7206-0019 DOI: 10.32523/2616-7255-2022-141-4-218-238
Аннотация. В данной статье рассматривается роль космической технополитики в постсовет- ском Казахстане. Используя концепцию постколониального фетиша модерности, статья иссле- дует каким образом космические технологии как артефакт глобального значения работают на создание имиджа Казахстана как технологически развитой нации. В статье показывается, что в своем стремлении стать космической державой страна воспроизводит основные мотивы, которые стояли за развитием ядерных и космических программ в постколониальных странах Глобально- го юга. Сотрудничество с Россией позволяет Казахстану претендовать на свою долю в советском космическом наследии, а не дистанцироваться от него. В то же время казахстанская космическая программа развивает стратегию «нового интернационализма» сотрудничая с разными странами за пределами постсоветского пространства. Статья вносит вклад в дискуссию о постколониальной технополитике и показывает, как космические технологии и наука могут быть служить сферой расширения традиционной области постколониальных национальных идеологий, ориентированных на возрождение традиции. Кроме того, в статье также рассматривается оппозиция государствен- ной космической программе, сформированная группами гражданского общества Казахстана. Это сопротивление космосу выявляет тесную связь чисто экологической повестки с «эко-национализ- мом», который соединяет в себе антиимперский и антиавторитарный политический дискурс.
Ключевые слова: постколониальная современность; космическое пространство; технополитика;
Казахстан; национализм; интернационализм.
Received 27.09. 2022. Revised 01.10.2022. Accepted 15.10. 2022. Available online 30.12.2022.
For citation:
Nelly Bekus. Outer space techno-politics and postcolonial modernity in Kazakhstan // Bulletin of the L.N. Gumilyov ENU. Historical sciences. Philosophy. Religion Series. 2022. ‒ Vol. 141. ‒ No. 4. ‒ P.
218-238. DOI: 10.32523/2616-7255-2022-141-4-218-238.
Для цитирования:
Нелли Бекус. Космическая технополитика и постколониальная современность в Казахстане // Вестник ЕНУ им. Л. Гумилева Серия: Исторические науки. Философия. Религиоведение. ‒ 2022. ‒ Т. 141. ‒ №. 4. ‒ С. 218-238. DOI: 10.32523/2616-7255-2022-141-4-218-238.
Введение
10 февраля 2021 года Президент Республики Казахстан Касым-Жомарт Токаев от имени народа Казахстана поздравил Наследного принца Абу-Даби шейха Мохаммеда бен Заид Аль Нахайян с великим свершением, достигнутым Соединенными Арабскими Эмиратами (ОАЭ) – выведением спутника
«Аль-Амаль» на орбиту Марса. В своем обращении Президент К. Токаев не только поприветствовал ОАЭ в рядах космических держав, но и выразил уверенность в реализации будущей совместной космической программы Казахстана и ОАЭ на всемирно известном космодроме Байконур (Inform.kz, 2021). В данной статье рассматривается, как космическая технополитика Казахстана, начавшаяся как история вынужденного взаимодействия с советской космической инфраструктурой – Байконуром, унаследованным страной в 1991 году, превратилась в важный инструмент формирования имиджа Казахстана как технологически развитой страны, строящей свои союзы на международной арене и мобилизующей свои научно-технические ресурсы для формирования новой глобальной идентичности страны.
Существующие публикации о симптомах постколониальной политики и идентичности на постсоветском пространстве указывают на полезность продуктивного взаимодействия постсоветских исследований с постколониальной теорией. В статье ставится задача рассмотреть неоднозначность казахстанского проекта формирования современной нации через призму концепта
«постколониальный модерн» на примере казахстанской технополитики космоса.
Технополитика как особая категория анализа здесь понимается как набор практик создания и/или использования технологии для достижения политических целей. Она функционирует как гибридная система власти заложенной в технологических артефактах, системах и практиках (Hecht 2011). Казахстанская стратегия признание
опыта социалистической модернизации как своего, а не его отрицания как навязанного извне колониального проекта, и создание на его основе своего национального нарратива, представляет собой пример прагматичной политики, которая способствует развитию ориентированного на будущее казахстанского техно-национализма. В основе данной стратегии лежит переработка и использование наследия советской космической программы для формирования образа глобального, процветающего и технологически развитого независимого национального государства.
Достижения в использовании космоса и их растущее влияние на многие аспекты повседневной жизни не только послужили объединению всего мира, но и укоренили раздел между теми, кто имеет доступ к технологиям, и теми, у кого его нет (Kellner, 2001). Космические амбиции полу- периферийных постколониальных наций в этом контексте возникают как ответ на эту новую форму неравенства, продиктованный желанием избежать статуса, отстающего в развитии, заново построить национальную идентичность и обозначить свое место на глобальной карте современности.
«Постколониальный» в этом контексте относится не к хронологическому горизонту (после колониального периода), а к такому положению современности, в котором новым субъектам приходится приспосабливаться к глобальным условиям, в которых правила самой политической субъектности и государственности, а также критерии современности были заранее определены другими агентами (Abraham, 1998).
Исследование технополитики позволяет раскрыть элементы этой сложной динамики на постсоветском пространстве, которые мало изучены в работах посвященных постколониальности региона, где по- прежнему доминируют исследования культуры, памяти и национализма (Бисенова, Медеуова, 2016), или авторитаризма (Schatz, 2008). В последнее время появились отдельные публикации, посвященные таким важным темам как экологическая политика, влияние
ядерной программы или радиации на социум, программирование и кибернетика.
Эта статья привносит в эту дискуссию вопросы социально-политического значения космических программ и рассматривает, как правящие элиты Казахстана используют наследие советского космоса как особый ресурс в государственном строительстве.
В исследованиях о космосе традиционно доминировали вопросы геополитики, проецируемые на космос, с акцентом на безопасность и военные цели в использования космоса. Развитие социальных исследований космоса открыла новые перспективы на космические технологии и науки, выявляя их политическое, социальное и культурное значение (Andrews & Siddiqi, 2011). В большинстве существующих работ, однако, исследуется социальные влияние космических программ в странах Глобального севера, который по-прежнему считается единственным центром достижений в области космических технологий (Sage, 2014). Подчеркивая растущее значения космических технологий и науки как в управлении национальной идентичностью, так и в самоутверждении на мировой арене образа развитой казахстанской нации, данная статья демонстрирует необходимость понимания технополитики как важного измерения национального и государственного строительства вне контекста ведущих космических держав. Для анализа социальных и политических функций космоса, в статье используется концепция постколониального
«фетиша» современности (Pietz, 1993).
Она позволяет продемонстрировать как прогресс в космических технологиях одновременно служит как индикатором желания и стремления к развитию, так и подтверждением, манифестацией этого желаемого статуса.
Опираясь на анализ официальных документов, публичных дискуссий и сообщений в СМИ, в статье исследуется, как в контексте недавно обретенной Казахстаном независимости космос используется для развития темпоральности будущего в рамках
его национальной идеологии. Связанные с космосом высокие технологии и наука дополняют и усиливают традиционную ретроспективную темпоральность постколониальной нации, которая часто фокусируется на культурных традициях.
Для достижения этой цели в статье сначала рассматриваются новые аспекты в исследованиях технополитики, возникающие при смещении фокуса со сверхдержав времен холодной войны. Далее в статье показывается связь между ориентированными на будущее космическими технологиями и стратегической перестройкой национального
«я» на мировой и на внутренней арене. В следующих разделах статьи описывается советский и постсоветский статус Байконура, как воплощения советской космической модерности и его наследия в Казахстане.
Постсоветская история Байконура является примером того, как национализирующий дискурс правящих элит объединяет историю советской космической программы и национальный нарратив казахстанского научно-технического развития, «присваивая»
советские технологические достижения ради казахстанского технологического будущего.
Далее анализ переходит к концептуальному описанию космических технологий как особого «фетиша» модерности, который
«подменяет» развитие нации, предоставляя символические средства, необходимые для реализации ее устремлений и будущих достижений. В заключительном разделе статьи рассматривается критика официальной космической политики со стороны казахстанских гражданских активистов, таких как «Анти-Гептил», которые рассматривают космическую программу как проявление неоколониализма, наносящее вред как природе Казахстана, так и обществу. В статье эти протесты исследуются как неотрывно связанные с глобальной экологической повесткой, оформленной в терминах универсалистских категорий, но в то же время сохраняющие тесную связь с «эко-национализмом», проникнутым, антисоветским, антироссийским, а также антиавторитарным дискурсом.
Технополитика за пределами сверхдержав холодной войны
Термин «технополитика» был придуман для объяснения «способности конкурирующих акторов предвидеть и претворять в жизнь политические цели с помощью технологических артефактов»
(Gagliardone, 2014: 3). Во время холодной войны впечатляющие научно-технические достижения служили для демонстрации геополитического статуса и успеха той или иной модели модернизации и развития.
Первоначально в вопросе о политическом использовании технологий преобладали исследования в области технополитики с точки зрения главных геополитических игроков, таких как США, Европы и Советского Союза. Ядерная энергетика, вычислительная техника и космос представляли собой три основные технологические системы, в которых разыгрывалась конкуренция между идеологическими блоками. Эти технологии сами по себе не были политическими, как признают Эдвард и Хехт, но практика их использования в политических процессах и/
или с политическими целями являет собой пример технополитики.
Изучение социальных и политических функций технологий вне контекста сферы соперничества сверхдержав, позволяет нам увидеть, более широкий спектр значений технополитики. С 1950-х по 1970-е годы в таких странах, как Индия, Китай, Южная Африка и Израиль, технополитика предлагала ответ на множество вопросов, таких как обеспокоенность по поводу глобального статуса, успех деколонизации, престиж
«местных» ученых и инженеров и стремление к полноправному участию в развитии современной научной и технологической инфраструктуры. (Gagliardone, 2014).
Множество таких примеров подтверждают наличие транс-региональную динамики, в которой символические и материальные ресурсы технологических систем переплетаются с поиском нациями убедительных инструментов саморепрезентации на различных этапах
консолидации национального государства на глобальной арене.
В некоторых странах, в том числе в постколониальной Индии 1950-х и 1960- х годов, технологические достижения рассматривались как средство артикуляции и укрепления национальной идентичности, которое достигалось посредством объединения идей национального возрождения и прогресса, современности, и независимости.
Индийские ученые и технологи видели в технологиях способ ускорения развития своей страны. Основная цель индийской ядерной программы, несмотря на все противоречия и моральные дилеммы, состояла в том, чтобы обозначить место Индии на международной научно-технологической карте мира (Перкович, 1999: 282).
Подобное стремление утвердить национальный престиж и получить статус технологической державы на международной арене лежало в основе израильской космической программы. В 1961 году, когда было сделано официальное объявление о первом в стране запуске ракеты, премьер- министр Давид Бен-Гурион заявил, что этот запуск «доказал способность израильских ученых. Вся ракета сделана в Израиле»
(Haaretz, 2010). На веб-сайте Израильского космического агентства (созданного в 1983 году) история «Бело-голубого космоса»
представлена как история выдающихся технологических достижений израильской нации, которая стала восьмой в мире страной, запустившей спутник в космос. Это еще раз подтверждает, что участие в процессе освоения космоса обеспечило Израилю значимое место в глобальном мире.
Согласно Мольцу (2012), с окончанием холодной войны мир вступил во «вторую космическую эру», которая характеризуется новыми геополитическими таксономиями.
Международная система новой эры в большей мере состоит из множества крупных и мелких акторов, вовлеченных в освоение космоса, нежели из биполярных отношений двух космических держав. Для неё также характерна повышенная взаимозависимость и обмен, поскольку типичные космические
корпорации в настоящее время являются многонациональными, полагаются на использование технологий из более чем одной страны и продают свои продукты и услуги по всему миру. Еще одним символом второй космической эры является смещение эпицентра космической деятельности в Азию:
помимо США, России и стран, входящих в Европейское космическое агентство (ESA), множество быстро развивающихся космических программ находятся в этом регионе. Наряду с Китаем, Индией, Японией и Южной Кореей – странами, которые традиционно занимают лидирующие позиции в Азии в освоении космоса – такие страны как Австралия, Индонезия, Малайзия, Северная Корея, Пакистан, Сингапур, Тайвань, Таиланд и Вьетнам теперь имеют собственные космические программы. Страны Центральной и Южной Америки, а также арабского мира участвуют в развитии космической науки, которая таким образом превращается в новую площадку, где национальные и региональные интересы реализуются через международным сотрудничество и космополитическим мышлением о мире (Determann, 2018).
Казахстан с его стремлением вступить в клуб космических держав разделяет многие мотивы стран Глобального юга по развитию космических программ. По сути, для полу- периферийных или постколониальных государств, недавно получивших независимость, «интернационализация»
– не просто условие, а заветная ценность, помогающая повысить их рейтинг в мировой иерархии (Бекус 2021). Участие в развитии космических технологий, опирающееся на международное сотрудничество, становится одним из путей достижения желаемого международного восприятия страны.
Утверждающая современность космоса Начиная с 1970-х годов, космос стал олицетворением «модерности»
и инструментом получения новых экономических и социальных выгод от применения передовых космических
технологий для решения текущих проблем.
Космические возможности долгое время ассоциировались с прогрессивной государственностью, являясь подтверждением
«технологического мастерства» нации и ее положения на мировой арене (Mieczkowski, 2013). Как и в случае многих постколониальных государств второй половины 20 века, космическая программа Казахстана, инициированная элитами, воспроизводит сложные дилеммы которые возникали в процессе определения направления развития страны и ее места в мире.
Официальная казахстанская технополитика часто встречается с сопротивлением со стороны тех, для кого казахская национальная традиция и культура находится исключительно вне советского проекта модернизации. Советское, по их мнению, является внешним и анти-казахским в силу его радикально-преобразующего и навязанного характера. Это противостояние воспроизводит ту постколониальную напряженность между современной наукой и техникой и жизненно важными элементами социокультурного наследия, которое можно наблюдать во многих странах Южной Азии (Арнольд, 2000). В своей технополитике, однако, казахстанское государство стремится дополнить ретроспективную национальную идею технологическими устремлениями – космической программой, призванной расширить историю и традицию горизонтами будущего. Таким образом, космическая программа в Казахстане становится привилегированным инструментом управления идентичностью и продвижения государства.
В стремлении продемонстрировать свою причастность к научно-продвинутой космической программе, которая должна способствовать дальнейшему развитию, государство создает своеобразный фетиш модерности. Связь между космическими технологиями и преобразованием национального самосознания строится на способность артефакта посылать сложное, поливалентное сообщение, это являение A.
Аппадураи (1986) назвал «семиотической
виртуозностью» объекта. Преобразующая сила, характерная для фетиша, связана с верой правящих элит в то, что превращение в космическую нацию принесет изобилие, признание и уважаемый статус на мировой арене. Простое обладание чем- то, что принадлежит Западу, а именно
«технологиями богатого мира» (Edgerton, 2006), рассматривается как «синоним воссоздания структур «передового»
производства, образа жизни, историй и социального контекста внутри страны»
(Кришна, 2009: 72). Предполагается, что технологически продвинутый артефакт, такой как космическая программа в Казахстане, будет не только интегрирован в нарратив национальной идентичности, но и будет описывать траекторию ее будущего развития. Таким образом, космические технологии и обещания светлого будущего нации формируют методы обеспечения этого будущего (Brown, Rappert, & Webster, 2000: 10).
Восприятие советского космического наследия в Казахстане существенно отличается от отношения к ядерному оружию, которые страна унаследовала от СССР и от которых она отказалась в 1993 году.
Это решение руководства Казахстана можно рассматривать как форму десоветизации и утверждения нового государственного суверенитета посредством вхождения в мировое сообщество в статусе неядерного государства (Abshaparova, 2011: 1541-1542).
Космическое наследие Советского Союза, напротив, было эффективно утилизировано и вовлечено в процесс формирования нового образа казахской нации как ее неотъемлемая часть.
Концепция утилизации подразумевает как «изменение, так и преемственность», что требует своеобразной «структурной устойчивости объекта» в рамках новой формирующейся конфигурации (Bekus, 2017).
Она позволяет раскрыть парадоксальную стратегию инвестирования в развитие и прогресс, которая при этом отрицает идею существенной потери (Кендалл и Костер, 2007). Космическое инфраструктурное наследие Казахстана было развито,
доработано и переформатировано для интеграции в новый проект идентичности, в то время как собственно советскость космических технологий, унаследованных страной, была отодвинута на второй план, став лишь одним из множества кирпичиков, используемых в строительстве фундамента амбициозного технологического будущего Казахстана. Такая форма идеологической утилизации резко контрастирует со стратегией «постколониального отчуждения»
(Oushakine, 2013) социалистического наследия, которая обусловлена стремлением дистанцировать новый национальный проект от советского прошлого. Эта стратегия лежит в основе многих постсоветских национальных идеологий, а также прослеживается в дискурсе казахстанских элит. Основным источником этого отчуждения является травма политического насилия которая является центрирующим элементом в политикой памяти о жертвах сталинских репрессий и голода 1932-1933 годов.
Смещение внимания в сторону технологических аспектов социалистической модернизации и преобразованиях которые она принесла, ограничивает силу этого нарратива пережитой травмы и позволяет вариативное прочтение советского прошлого.
Некоторые ученые рассматривают такую позицию как симптом постколониальной двусмысленности Казахстана (Кудайбергенова, 2016). Однако это также можно интерпретировать как этап сложного пути становления «постколониального модерна», который требует мобилизации технологических ресурсов и использования советского инфраструктурного наследия для построения идентичности независимого Казахстана.
Космическая гонка по казахской степи Казахстанская земля была выбрана для размещения одной из ключевых площадок советской космической программы – космодрома Байконур, созданного в 1955 году по нескольким параметрам. Близость к экватору, низкая плотность населения, чистые
горизонты обеспечивали орбитальную эффективность — все эти факторы сделали казахскую степь наиболее приемлемым вариантом для строительства космодрома с точки зрения советского правительства.
При этом, размещение крупного стартового комплекса советской космонавтики в Казахстане не гарантировало республике каких-либо привилегий в общесоюзной космической иерархии. В отличие от других крупных объектов инфраструктуры, построенных в Центральной Азии, которые служили для ускорения развития региона (Kalinovsky, 2018), а также для форсирования его скрытой интеграции (Хёгселиус, 2021), космическая инфраструктура не была включена в казахстанский технологический ландшафт. Из-за чрезвычайной чувствительности космических технологий в контексте холодной войны и их военного значения, Байконур оставался советским инфраструктурным анклавом, мало связанным с экономикой Казахстана.
Идея отправить казахстанского космонавта в космос возникла только в начале 1980-х годов.
Первый секретарь ЦК Компартии Казахстана Динмухаммед Кунаев руководил поиском потенциальных кандидатов в космонавты среди военных летчиков республики. Старт космического полета с казахстанским космонавтом был запланирован в 1985 году и был приурочен к 30-летию Байконура. Однако ни один из отобранных кандидатов не прошел медкомиссию (Нургалиев и Кангожин). В 1986 году Талгат Мусабаев присоединился к программе подготовки космонавтов, но из- за политических волнений в Алматы в том же году его полет в космос не состоялся. В 1989 году обсуждение казахстанского участия в космической программе возобновил Нурсултан Назарбаев, сменивший Кунаева. В своей книге «Путь Казахстана» Н. Назарбаев подчеркнул символизм суверенитета Казахстана, который начался «из самого космоса»:
В преддверии распада Советского Союза, в августе 1991 года космодром «Байконур»
был объявлен собственностью республики, в октябре этого же года в космос полетел
первый казахский космонавт, а Декларацию о независимости Казахстана мы приняли в декабре. То есть, о своем намерении стать национальным государством мы, получается, заявили раньше в космосе, чем на земле!
(Назарбаев, 2006).
Описывая сложные переговоры с советскими политическими, военными и космическими ведомствами, в том числе с Президентом СССР Михаилом Горбачевым и министром обороны Дмитрием Язовым, Назарбаев подчеркнул политический смысл решения отправить казахстанского космонавта в космос. Он был задуман как форма признания казахского народа как партнера в освоении космоса и его выдающегося вклада в советские технологические достижения. Для советского и позднее российского правительства отправка казахского космонавта в космос была одним из элементов торга в обсуждениях аренды Байконура, которые велись в этот момент.
Формальный статус космодрома Байконур как «остаточного актива» (Cooley, 2001) стал важным вопросом после распада СССР. Он перешел в собственность Казахстана 31 августа 1991 года, но в условиях экономического кризиса начала 1990-х годов, как признавал Назарбаев, содержание Байконура стало тяжелым бременем, которое Казахстан не мог нести самостоятельно. Тем не менее, именно в этот период была сформирована основная институциональная инфраструктура казахстанской космонавтики. Агентство космических исследований Казахской ССР было создано в 1991 году, в 1993 году переименовано в Национальное аэрокосмическое агентство Казахстана, а в 2007 году преобразовано в Национальное космическое агентство «Казкосмос».
В первые годы независимости Н.Назарбаев часто посещал Байконур, и его отношение к космодрому отражало общую логику восприятия советского наследия в стране.
Байконур олицетворял научный актив советской космической программы, который можно было использовать для формирования и легитимизации техно-политического будущего независимого Казахстана. В начале
1990-х годов, после того как Советский Союз начал отставать в технологическом и научном соперничестве с Западом (Chan, 2015), программа освоения космоса оказалась, по сути, единственным советским проектом, имеющим мировое признание, и Россия и Казахстан, должны были найти способ объединить свои интересы ради сохранения Байконур.
В рассказанной Назарбаевым истории о придании Байконуру нового статуса как собственности Казахстана не упоминается существовавший тогда альтернативный вариант создания Международного консорциума, который открыл бы доступ к Байконуру не только России и бывшим советским республикам, но и другим иностранным государствам, в том числе США. Делегация Национального управления по аэронавтике и исследованию космического пространства (НАСА) посетила Байконур в январе 1994 года и выразила заинтересованность в прямом сотрудничестве с Казахстаном для доступа на Байконур без вмешательства России (Цехмистренко, 1994). Этот план не был реализован, но сама возможность такого развития событий сигнализировала о появлении альтернативных сценариев для Казахстана, где сотрудничество с Россией было лишь одним из многих путей. В 2009 году казахстанский аналитик Беркимбаев предложил амбициозный проект по превращению Байконура в «глобальный космический хаб», который будет состоять из четырех автономных сегментов, каждый из которых будет предоставлять услуги по запуску космических аппаратов для разных регионов: 1) Россия; 2) арабские государства (Саудовская Аравия, ОАЭ, Египет, Иордания);
3) европейские государства; и 4) государства Восточной Азии (включая Японию, Южную Корею, Таиланд и Сингапур) (Беркимбаев, 2009). Реализация этого плана способствовало бы переориентации казахстанской экономической системы с экспортно-сырьевой на технологическую.
Будучи публично высказанным независимым экспертом, проект, возможно, не был
отражением официальной позиции. Тем не менее, он зафиксировал наличие глобальных стремлений и амбиций в казахстанской техно-политике, сформированных за годы независимости.
Байконур и национальная космическая независимость
В 1994 году Борис Ельцин и Нурсултан Назарбаев подписали договор аренды, согласно которому обязанности и права по управлению Байконуром передаются государственной корпорации «Роскосмос»
и ВКС России. Этот договор стал не только беспрецедентным соглашением между двумя суверенными государствами, но и очень проблематичным для Казахстана.
В соглашении регулировался статус технологических объектов и земель, а также города Ленинска (переименованного в 1995 году в Байконур) с его постоянным населением, большую часть которого составляли граждане Казахстана. Соглашение подверглось критике в Казахстане за то, что оно было достигнуто под давлением экономических и геополитических обстоятельств, и стало демонстрацией «спорадического» и ограниченного суверенитета Казахстана (Kopack, 2019). Назарбаев описывает аренду как жертву, принесенную ради «сохранения научно-технических и интеллектуальных ресурсов космического комплекса и мирового наследия пилотируемой космической миссии» (Назарбаев, 2006: 317). С его точки зрения, это было также и стратегическое решение с видом на будущую техно-политику независимого Казахстана.
Подчеркивая глобальное значение Байконура, Назарбаев также перестроил иерархию научного космического наследия, включив казахстанское в рамки советского национальное научное развитие, а советское – в рамки глобального развитие, тем самым оставив позади исторический контекст холодной войны. Подчеркивая общее наследие советского освоения космоса, воплощенное в Байконуре («общее детище советского
народа»), этот нарратив подразумевает вовлеченность и активное участие казахов, а также других советских народов в разнообразные советских технологические проекты. Этот стратегический шаг позволил казахстанским элитам интерпретировать наследство советских космических технологий и их инфраструктуру как часть национальных проектов развития.
Вслед за соглашением с Россией, Казахстан подписал несколько международных договоров и соглашений, тем самым став субъектом международного космического права. В 1995 году страна стала членом Комитета ООН по использованию космического пространства в мирных целях.
В 1997 году Казахстан подписал пять крупных международных соглашений в области освоения космоса.
С 1991 года в космических миссиях участвовали трое казахстанских космонавтов:
Т.Аубакиров в 1991 году, Т. Мусабаев в 1994, 1998 и 2001 годах, А. Аимбетов в 2015 году.
Т. Аубакиров, ставший первым казахом в космосе и, по иронии судьбы, последним советским космонавтом, летал в космос под советским флагом и как советский гражданин.
Но именно он впервые заговорил на казахском языке из космоса во время сеанса космической связи, и именно он сделал казахский язык – языком космоса (Назарбаев, 2006: 315). Первым космонавтом независимого Казахстана был Т.
Мусабаев. В свой первый космический полет он взял с собой на космическую станцию казахстанский флаг, капсулу с казахстанской землей и Коран, которые позже были переданы президенту Н.Назарбаеву в качестве сувениров. Во время своего второго полета Т. Мусабаев стал первым казахским командиром международного космического экипажа. Однако для того, чтобы совершить полет в этой роли, он должен был стать гражданином Российской Федерации в соответствии с Законом о космической деятельности Российской Федерации. Этот шаг был воспринят казахстанской стороной как необходимый компромисс ради будущего космической программы Казахстана
(Назарбаев, 2006: 319). Эти формальные сложности с гражданством не помешали Т.
Мусабаеву проявить патриотизм и в самом полете: наряду с государственным символом, традиционно возимым при полетах в космос – флагом Казахстана, он взял с собой в космос Конституцию РК и флаг ведущей казахстанской политической партии Нур Отан. Во время полета Т. Мусабаев принял участие в международном музыкальном фестивале «Азия Дауысы», где исполнил песню казахского поэта Абая, а также принял участие в церемонии открытия новой столицы Казахстана – Астаны 10 июня 1998 года (Кабикизы, 2017).
Эта серия символических жестов может прочитываться как нечто большее, чем проявление патриотизма, переданное из космоса: она демонстрирует тесное переплетение технологий с нарративами национальной идентичности, в которых космос становится новой площадкой для национального строительства. Таким образом, космическая технополитика Казахстана воспроизводит стремления типичные для постколониальных государств – свести в одно целое науку, современность, и национальную самобытность (Abraham, 1998:
156). Так, слияние традиций с современностью можно было наблюдать в дизайне шевронов для казахстанских космонавтов. Личные шевроны Т. Мусабаева были разработаны Шотэ Валихановым, который также отвечал за разработку государственного герба Казахстана. На одном из первых его шевронов были изображены лебединые крылья с вписанным между ними шаныраком – деревянным ободком, образующим свод традиционной казахской юрты. На втором шевроне – «Кочевник Вселенной», изображен всадник в традиционном казахском костюме, скачущий на коне на фоне космоса и планеты Земля (Нургалиев и Кангожин).
В этих образах космос соединяется с традиционным репертуаром репрезентаций этнической культуры. Благодаря этому, символический и материальный ресурс космической программы используется для
создания новых концепций национальной идентичности, которая обогащается атрибутами космоса, такими как его фронтирность и ассоциация с передовыми технологиями.
Постколониальный фетиш и аффирмативная модерность
3 июля 2010 года, накануне Дня Астаны в Казахстане, в городе была открыта символическая доска, посвященная началу строительства Национального космического центра (НКЦ) Республики Казахстан. Планировалось, что центр станет крупнейшим объектом космической инфраструктуры страны. Среди официальных гостей церемонии были Премьер-Министр РК К. Масимов, Председатель Казкосмоса Т.Мусабаев, Государственный секретарь Министерства экономики, промышленности и занятости Франции Анн-Мари Идрак, Председатель французской компании EADS Astrium SAS Франсуа Оке. Мероприятие задумывалось как новый этап в развитии технополитики как важного измерения государственности Казахстана. Презентация будущего НKЦ фигурально обещала поставить страну в авангард технологически развитых государств. Присутствие французских бизнесменов играло в этой церемонии особую роль: оно указывало на взаимодействия с партнерами в глобальном контексте освоения космоса за пределами постсоветского сотрудничества. Кроме того, строительство крупного материального объекта космической инфраструктуры в новой столице позволило свести воедино два наиболее значимые репрезентации, отражающие становление Казахстана как современной и процветающей нации.
Наука и технология являются одновременно желаемыми формами современной практики и привилегированными инструментами, обеспечивающими фундаментальные изменения, и в этом качестве они выступают важными инструментами преодоления постколониального
состояния (Abraham 1998, 20). В Казахстане формирование новой рациональности модерна направленной на ускоренное развития, началось с создания мизансцены архитектурных и технологических объектов столицы, призванных трансформировать традиционный национальный ландшафт и его советский налет.
С 1998 года центральная роль в формировании репрезентативного имиджа Казахстана как открытой, современной и глобально ориентированной страны отводилось столице Астане. Через создание городского ландшафта с многочисленными архитектурными шедеврами, созданными ведущими мировыми «звездными архитекторами», казахстанские элиты создали место для концентрации их усилий и стремления к достижениям (Baudrillard, 1981:
33). Феномен Астаны является предметом анализа с различных точек зрения: как инструмент легитимации авторитарного правления, как отражение решимости правительства добиться международного признания и как способ использовать городские репрезентации для национального брендинга (Бекус и Медеуова, 2017). Как и в случае с Бразилиа в 1950-х годах, задуманной как «полюс развития» и источник прогресса, распространяющийся по всей территории Бразилии, Астана стала центральным местом для проецирования желаемых образов будущего Казахстана (Laszczkowski, 2011).
Недостаток города, призванного служить
«фетишем» модернизации, заключаются в преобладании внешних форм материальной репрезентации, которые начинают работать только после того, как они завершены.
Космическая программа, в этом смысле, представляет собой другой тип фетиша, который позволяет демонстрировать возобновляемую практику - постоянное участие в развитии технологий.
Идейность нации и материальность объектов космической инфраструктуры пронизывают друг друга посредством того, что Дюркгейм описывал как «объединяющий сентимент». Особая, «священная» аура
космоса и программ его освоения позволяет ему выступать в качестве государственного фетиша, который создается посредством того различия которое он сам производит;
различие это достигается через определенные ритуалы демонстрирующие стремление, достижения и статус, и становится одновременно их манифестацией и замещением, доказательством современности в постколониальном контексте (Abraham, 1998: 156). Благодаря «фундаментальной фетишизированной инверсии» объект, который ранее был просто средством для достижения какой-либо желаемой цели, становится необходимостью, самим воплощением желаемой цели и чем-то, наделенным действенной, исключительной силой для его удовлетворения (Pietz, 1993:
147).
Два основных элемента постколониальной модерности в Казахстане не только дополняют друг друга, соединяя материальную репрезентацию будущего (столица) с практикой инноваций (космос), но и тесно переплетаются сетью множественных символических референций. Первый казахстанский космический комплекс со стартовой площадкой (строительство начато в 2004 году) назван в честь центрального элемента городского ландшафта Астаны «Байтерек»
построенного в 2002 год. Выполненный в форме дерева со ссылкой на легенду о «Древе жизни», центральном символе тюркской мифологии, Байтерек представляет собой не только значимой символической инвестицией в новую государственную идеологию, но и стал одним из главных символов столицы. В 2018 году, чтобы выстроить связь между столицей и космической программой, Республиканская ономастическая комиссия назвала четвертый административный район города Астана –
«Байконур» (Казахстанская правда, 2018).
Строительство объектов НКЦ и Сборочно- испытательного комплекса космических аппаратов в Астане стало проявлением дальнейшего переплетения двух главных фетишей казахстанской постколониальной модерности.
Космическая инфраструктура и связанные с ней артефакты являются материальным свидетельством усилий государственных элит направленных на преобразование нации; таким образом проявляется скрытая темпоральность инфраструктуры, которая заключается в ее привязке к тому будущему, которое она предвосхищает (Appel, Anand
& Gupta, 2018). Артефакты космоса, включая стартовую площадку, спутники и Сборочно-испытательного комплекса космических аппаратов, служат символами, но их преобразующая сила связана с реализацией материальных проектов, а также с эмоциональными и аффективными инвестициями, которые раскрываются с течением времени и могут меняться от восторженных и позитивных до негативных и даже критических (Stoler, 2013).
В 2018 году в связи с празднованием 20-летия Астаны и 10-летия первого межправительственного соглашения о сотрудничестве в космосе, подписанного с Францией, Н. Назарбаев посетил новые здания НКЦ. По этому случаю французская компания Airbus Defense & Space провела презентацию выставочного павильона
«Между небом и землей» тематического парка
«Космический город» в Тулузе. Назарбаев также посетил экспозицию под открытым небом Музея ракетно-космической техники, расположенную на «репрезентативном»
левом берегу Астана, занимающую территорию площадью 1,4 га на территории комплекса НКЦ. Полноразмерные макеты ракет «Союз», «Протон», «Зенит» и корабля
«Буран» были представлены в рамках экспозиции, созданной Кызылординской областью в рамках проекта «Регионы дарят подарки Астане». Эти материальные объекты в очередной раз связали столицу и космическую программу, вовлекая их в процесс конструирования современности.
Они также являются репрезентациями материальности социальных отношений, и выступают фетишем в той мере, в какой они способствуют продвижению в будущее сложившейся социальной системы (Pietz,